Если, как чаепитье,
сервирована страсть,
то ее буду пить я,
не рискуя пропасть,
чинно так и неспешно,
словно чай - не вино,
в этой чаше успешно
видя близкое дно.
Помнишь, лезли на кручи
мы в высоких горах,
чтоб, шагая по тучам,
повитать в облаках?
А теперь не в услугу,
а чтоб жизнь скоротать,
как философу-другу,
смог тебе написать.
Кто жень-шень "корнем жизни"
обозначить сумел,
видно корня в Отчизне
поважней не имел.
Чисел первых печален
смысл тоже простой.
Только иррационален
корень жизни людской.
Если ж смысл потерян,
как от дома ключи,
пламень страсти неверен,
словно пламя свечи.
C его светом дрожащим
не приходится ждать
нам, лишь Небо коптящим,
от него благодать.
Только вечное пламя
защищает от бед,
это - вечное знамя
всех весомых побед.
Много каменной пыли
там, где замок стоял.
Лишь огонь свои шпили
как всегда поднимал.
Мой характер кремнистый
в столкновенье с другим
высечь божию искру
не сумел. И мне с ним
что уж чиркать тоскливо?
Не зажжется никак
от чужого огнива
наш домашний очаг.
|
И трагический, словно
треугольник Бермуд,
треугольник любовный
к счастью минул нас тут.
Клин не выбился клином,
и любовью - любовь.
Только клин журавлиный
сердце трогает вновь.
Я себе в искушеньи
не шептал "удержись",
ведь для чайки в паденье -
и добыча, и жизнь.
Я пикировал долго
вниз за вкусной едой,
притупив чувство долга
как-то само-собой.
Слов нелестных и верных
можно много сказать.
Но и подлинной скверны
не могу написать.
Я к раздвоенным перьям
своих ручек привык.
Но дрожит перо нервно,
как змеиный язык.
Потому, может статься,
немо в строчках дурных.
А искусство казаться
много лучше других,
знаем мы, неизменно
будет требовать жертв,
превратив непременно
нашу связь в слабый нерв.
И ветрам непослушны,
и стихии стиха
жили в городе душном
оба не без греха.
Когда мы жизнью полной
канем в Лету, то нас
вознесут ее волны
друг над другом не раз.
И подумал опять я,
что, конечно, теперь
твои будут объятья
в списке главных потерь.
Только в них - не иначе,
гнуться мог, как лоза.
Но всегда я не плачу,
чтоб горели глаза.
|