Реклама в Интернете

Альманах Курносая
"Я к курносой красотке не слишком спешил"
Жорж Брассанс

   ПУБЛИЦИСТИКА, ПРОЗА, ПОЭЗИЯ.

Выпуск #66

НИЖЕ ТРАВЫ


Мария (МЦ) Морева


О ТОМ, КАК СОЗДАВАЛАСЬ ЭТА КНИГА

Эта книга - заключительная ступень трилогии «Введение в Некрологию». Она же - ее апогей и вершина, хотя точнее было бы сказать - глубина. Лирический ореол «Введения...» буквально предварил лаконически-сухой, то есть совсем иной стиль будущих работ, вполне приблизившихся к своей основной задаче - созданию новой в истории человеческой культуры науки - Некрологии. Так, по крайней мере, мне видится ее будущее, хотя всё, что происходило и происходит сейчас, сложилось вне авторской воли, даже - вне авторского замысла.
Так же, дорогой внезапных озарений, абсолютно без всяких умыслов и «движущих идей», вне всякого центра, - «на ходу» - сложилась эта книга. Ею закрывается такое же внелогическое, хаотичное, лишенное всех идеологических опор и ориентиров, последнее десятилетие века. Десятилетие, имеющее одну лишь сущность и один закон, - лирические, чувственные.
И именно как итог ему, итог всему, итог всей моей десятилетней жизни и работы («Опыт общения») - эта книга, уводящая уже в такие миры и пространства, куда не проникает человеческий глаз. Пространство-икс, где что-то, что нам снится и чего мы не понимаем, что-то, что пугает нас и заставляет думать, - мир, скрытый от нас навеки. И это, конечно, не Рай - «какой-то там на небесах...», и это не «жизнь вечная среди изобилия тепла, света и любви...».
Трилогия «Введение...» совершенно органично заканчивается именно здесь.
Нутро.
Самая сущность нутра.
Преддверие ему - «Роман молекул» (1994-1995) - то, что выше, - густой, невероятно грузный, тяжелый воздух с мириадом живых пылинок в нем... «Открытая дверь» - «Нибелунги в Трагической Современности» (1995-1998) - заземление, плавное снижение и остановка в нерешительности где-то около самой сути: двигаться дальше - нет сил. Так близко, что, казалось, дальше нельзя; оборотом головы по сторонам - вечные поиски чего-то «НАД» и сверху... Поиски красоты, но не смысла.
Смысл открылся за последней реальной плотной гранью, за «открытой дверью», уже в другом - третьем - измерении -

НИЖЕ ТРАВЫ

Удивительное чудо сочетания этих двух слов - всеобъемлющее, полное, невероятно четко очерчивающее границы понятие - до сих пор вызывает во мне какой-то священный трепет... Как будто сказала не я, а кто-то другой просто вложил в голову два слова и как-то стразу обжог ими.
- Спасибо, что именно мне.
Это случилось где-то за будничными заботами (рук), во время постоянной и тоже будничной мысли о судьбах Тела:
- Иллюзия: покой или движение? Покой - иллюзия, это мы знаем, потому что энергия... энергетические потоки... вибрации... Но движение (энергия), когда за пределами общего восприятия становится незаметным (иллюзия покоя) вследствие скорости вибрации, т.е. иллюзорное движение, - на что оно? И что более значимо для Тела? - Конечно, движение! - основа со-общения, со-трудничества, просто - вид активности и проявление жизни, новый способ существования... И всё это движется, пульсирует, мелькает, но... интенсивность слишком высока, чтобы иметь смысл...
Там мы из кожи вон лезем (в буквальном смысле), и всё горит, кипит у нас, вращается, движется, и всё - тщетно. Здесь - основа, отправная точка остановки развития Тела. Наша жизнь и наша активность - ничто. Будучи сразу всем, гремя и охватывая Вселенную, мы, тем не менее, именно покойны, мы «тише воды и...»
И название повисло в воздухе.

Так создалась, именно создалась, как-то сама, сама в себе, эта книга.

Мария (МЦ) Морева

ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Лета. Вода недвижна. Отталкиваясь от воды веслом, Харон - вечный лодочник - жестом указывает сесть. Взгляд хитрый, глаза холодны. Сажусь.
Молча плывем. Сколько еще существ перевезла эта лодка за годы? Пахнет сыростью, травой и свежим деревом. Всё в этой лодке меняется, кроме лодочника.
Впереди - небольшой островок. Просто - кусок земли, суши, пустая поверхность посреди закаменевшего, застывшего водного пространства, черная гладь которого лишена отражений.
Подплываем ближе. Прямо из лодки, руку протянув, берусь за перила: так начинается лестница.
Ступаю на скользкую, почерневшую от времени верхнюю ступеньку.
Лестница ведет вниз.
Всматриваюсь вглубь: тщетно. Слишком темно. Слишком глубоко. Запах сырости усиливается.
Подземелье. Пещера. Грот Орфея.
Хозяин:
- Хочешь войти?
- Хочу!
Спускаемся.

Стены глухи и отвесны. Невыносимо темно. Пахнет плесенью и сырой землей, - по мере того, как мы спускаемся ниже, глубже, запах сгущается: земля стареет.
Стены сжимаются, будто стремятся соединиться друг с другом, слиться в точку. Просвет между ними с каждым шагом всё уже. Наконец, он принимает размеры человеческого тела. Лестница обрывается. Фигура, шедшая впереди, исчезает.
Темнота. Можно закрыть глаза - всё равно.
Ноги натыкаются на деревянную преграду. Раздается резкий треск щепки.
Сажусь у изголовья:
- Ну, совсем уж! Разве можно вот так, прямо на глазах, худеть-то?!

... Глаза привыкают к темноте с годами. Но руки и ноги затекают, и сильно ноет спина. Порой нестерпимо хочется выпрямиться, встать во весь рост, расправить плечи и, хотя бы немного, пройтись. Ну, хотя бы несколько шагов!..
Но куда там! Тесно... Пространства - нет. Для шага - места - нет.
Ну, нет так нет.
А нам-то что, верно?!
Что с того, что искривленный позвоночник сводит вечная судорога?! Что с того, что нечем дышать?!
Нет воздуха, нет пространства, нет - просто - пустого места? Ну их к черту!
Хорошо (Всё).

БИОГЕОЦЕНОЗ

Мы говорим о неразгаданном доселе биогеоценозе, до сих пор считающемся «гиблыми местами», о том, что в древности было - «курган», в средневековье - «погост». В просторечии - under-ground.
Сотрем границы и вызовем грандиозную галлюцинацию, своевременно обогатив тем самым глухонемую геологию, ничего не понимающую в земле, и сделаем это так:
возьмем глобус, обычный голубой глобус, правильный и неизменный, и впервые нарушим его постоянство - вскроем глупый макет по линии горизонта и обратим взоры свои в его гипнотическую глубь, в геенну глубин, и почувствуем легкое головокружение, соприкоснувшись на миг с их гордой граций, иначе - заглянем в то же, но по-другому: впервые гиперболически - снизу вверх.
И оттуда, из самых глубин, открыв саму суть геоцентризма, мы будем наблюдать газо- и энергообмены наших над-земных грез, и грезить их подступающим громом, поражаться непроницаемости этих глубин и тому, что осознаешь это только отсюда, только здесь, ужасаться галантности газет и степени скрытой гангрены их глаголов...
Земля - не грязь. Грязь - наши мысли о земле и наше отношение к ней. И вот, врожденное грязное жизнелюбие вскроется горлом и, прежде глубоколежащее, скрытое герметически в полушариях головного мозга, восстанет и грянет с силой, способной и гору превратить в груду обломков, и грубо явит свое лицо в горькой гримасе, и лик его проступит сквозь глумливый гуманный грим. Но после, почувствовав гнев гонения, мы ощутим невосполнимую пустоту утраты - нашей отъемлемости от этой глухозаземленной горизонтальности, густоокрашенной в эти темные глинистые цвета, от их грациозных гранул и граней, от их едва слышимого, но оглушительного гула, гудения, передвижения, пульсирования.
Смотрите, Центр Мироздания есть ни что иное, как совершенное явление геометрии, непостижимая и пугающая гениальность графики, каприз, продуманный до конца...
Улыбка Бога, коснувшаяся его и осветившая своим светом - грот.
Грот грубоизмельченный, грубообломочный, грот громокипящий, густотекущий, - не важно, в каких геологических пространствах - глина, гравий, грунт или гранит, - есть ли разница, если греешься каждой горстью и если горсть эта горит - в грядущее.

НАЧАЛО ДОМА

ЭТО существует в трех измерениях.
В первом измерении ЭТО выглядит плоским, во втором измерении - глубоким, в третьем - узким.
В первом случае (вид сверху) - ЭТО может быть гораздо более плоско, чем чертежи геометрических фигур в школьных тетрадях, то есть, когда смотришь на ЭТО сверху, с высоты собственных ног, - ЭТО видишь навзничь, так, что плоскость умножает саму себя, и становится уже абсолютной.
Во втором случае (вид снизу) - ЭТО глубже, чем Марианская впадина.
В третьем (вид сбоку) - ЭТО кажется невыносимо узким, зауженным, в действительности же ЭТО - не уже головы.
Я не знаю, что это.
Это не вещь.
Это не дом.
Но, может быть, это - начало дома?
ЭТО чуждо магии, мистике. ЭТО признает лишь одно - мистификацию. ЭТО - само - мистификация. Потому-то ничто и не может лишить ЭТО права на существование, права на реальность, на присутствие (быть!).
ЭТО - средоточие молекул. Гигантское образование микроскопических элементарных частиц - единое целое. Т.е. в том случае, если ЭТО рассматривается само по себе и от всего в отдельности, самобытно. Однако ЭТО - само часть целого, и к целому относится как структурная единица, иначе говоря, ЭТО само - строительный и живой элемент.
ЭТО может быть метким и мудрым, даже - милым, но чаще - жестоким и малоприятным.
ЭТО умеет мстить. Такая месть мучительна. ЭТО умеет мучать.
ЭТО имеет свою эстетику.
Свою музыку. Свою мифологию. Свою мечту. Свою молитву.
ЭТО максимально отстранено от мира, ЭТО далёко от всего мирского. Но именно поэтому здесь - ВСЯ СКОРБЬ МИРА, ВСЯ ЛЮБОВЬ МИРА, ВСЯ ПЕЧАЛЬ МИРА.
Чем бы не было ЭТО, какой бы малостью или мерзостью не казалось, это и есть (было, будет) - Центр Мироздания.
Для меня, во всяком случае.

Скрипит половица.
«Где ЭТО?» - спрашивает малыш, водя толстеньким розовым пальцем по карте. И, перегнувшись через его большую медвежью голову прозрачной невесомой рукой, - «Здесь», - говорит Незнакомка.
И половица скрипит.
То, что называется «Здесь», сейчас, а особенно отсюда, с другой точки планеты, а особенно с высоты, кажется маленьким зеленым островком: пестрым, страшным. Отсюда, с другого конца земли, он кажется Голгофой, исчерченной множеством распятий. Это и сознает характерную пестроту изображения.
Но всё это только кажется. Всё это - только карта.
Она знает.
И половица скрипит.
Она живет неприметно и просто, но порой ее неотступно тянет туда, в неизвестность, где находится зеленый островок, который зовется «Здесь». Туда к длинным и плоским вещам жизни, в ту перспективу, где длинные и высокие вещи собираются в точку, которая и есть - центр. Туда, к самым рубежам трансцендентного, и выше, дабы увидеть «вещи в профиль...».
Она знает дорогу. Торопливо проговаривает каждый свой шаг, но неожиданно останавливается... Стоит долго и смотрит...
Идти недалеко, но долго. Потому что медленно.
Движение еле ощутимо. Шаг неестественно глух. Взгляд на всем оставляет след. Вот еще поворот.... Затаив дыхание, открывает глаза и... просыпается.
И половица скрипит.

«Настоящее странствие, милая амазонка,
начинается раньше, чем скрипнула половица...»

Стоит, прикусив губу.

ВЕРТИКАЛЬНО ВНИЗ

Всё, что вьется: ветер, вода и воздух. Венок. Волосы.
Всё вместе - Вселенский вакуум внутриядерных взаимопревращений.
Связь взаимозаменений со всем и ни с кем. Круговорот веществ.
Выцветший вулкан. Воронка, прошедшая вкривь и вкось. Взрыв. Взлом. Вновь: врезание удара, врезание в удар.
Воинственный взгляд. Взволнованный взгляд.
Взгляд вверх. Взгляд вниз. И - врозь.
Вибрация ветвей и век - визуальный восторг всевидящего глаза.
Внутривенная любовь, не допускающая посторонних вмешательств и вмещательств.
Вечный двигатель внутреннего сгорания чувств. Вулкан.
Вендетта вертикальному времяпрепровождению, более того, война всякому времени.
Вскрытие, взрытие - до самого нутра, ибо и сама ты - вжим, врезание, врастание.
Вгон вниз, вглубь.
Вся.

Удивительно.
«Мертвые» боятся смерти больше, чем «живые».
Удивительное открытие. Однако - факт:

I. «Живые» часто говорят (а иногда и думают) о «мертвых» и о смерти. «Мертвый» думает о себе как таковом и о смерти как таковой постоянно - ежесекундно - всегда.
Но никогда - не скажет.
Есть какой-то неопределенный, никем не писаный, но для всех общеобязательный - естественный, вот что! - кодекс умолчания о «нечто», чему нет имени, хотя все прекрасно знают, ЧТО это и ГДЕ.
Так и думают об этом в тайне:
одни - враждебно и раздраженно,
другие - с отвращением,
третьи - с нежностью и грустью,
четвертые (я!) - со страстью и любованием и т.д. - нас много и много вариантов.
Но до сих пор - нечто - заставляет нас молчать о наших думах - всем.
«Мертвый» всем молчит о себе, и здесь - первый признак тяжелейшей, почти фатальной некрофобии, которая есть - память о прошлом, комплекс прошлого, или «комплекс-Я», или просто страх-к-смерти.

- Вам никогда не хотелось стать вегетарианцем?
- Какая гадость!

Обычнейший диалог в мире «мертвых».
Расшифровываю (для тех, кто по пространственно-временному наличностному положению своему никогда не сталкивался с мерами «мертвых», всеми мерами - на себя и о себе, т.е. о ТОМ СЕБЕ, о наболевшем).
В наше, т.е. «мертвецкое» понимание сущности трофизма непременным образом входит взаимопоглащение одних существ - другими, и обратно, вовсе не по кругу (круговорот веществ), а беспорядочно и хаотично (наш тип обмена), что создает нечто вроде взаимопроникновения, смешения, беспорядочного сношения, что можно было бы назвать «взаимной редукцией». Т.е. в понимании «мертвого» суть трофизма - взаиморедуцирование, разложение, деструкция.
Однако эта схема начинает действовать только в случае существа плотоядного (слово-то какое!), собственно - деструктора, при этом о том, что растения или животные, питающиеся ими, также в конечном счете подвержены деструкции, «мертвый» как-то забывает. Потому что он-то ведь не растение и не травоядное существо!
Итак, мысль о том, что человек, будучи здоров телом и уравновешен психически, может спокойно и ежедневно употреблять в пищу чье-то тело, вызывает естественные проекции, и мысль о вегетарианстве (в свете мысли о всеядности) кажется кощунственной.

II. «Живые» часто или редко, пусть даже редко, иногда, но ходят на кладбища: «вспомнить что-то» (поминки), «что-то» привести в порядок и просто потому, что здесь начинается «дорога на тот свет (ТС)».
«Мертвый»:
• никогда,
• ни при каких обстоятельствах,
• ни в каком состоянии,
• ни за что,
• ни за какие блага в мире -
не пойдет на кладбище, и именно затем, чтобы «не вспоминать», ибо он не перестает помнить (см. выше), более того - не перестает «видеть» (сны и «зрительное воображение»).
И «граница» для него - ничто, и «порядок» ему не нужен, и «тот свет» для него вообще что-то вроде пошлости, и такого слова «мертвый» никогда не скажет.
Многие думают почему-то, что на кладбище можно встретить «души умерших» - призраки. Это просто абсурд. Ибо где угодно - в пивных, в музеях, в казино и в судах, но на кладбище - никогда!
Потому что Душа боится Тела, т.е. боится смерти - своей, чужой, вообще - любой, и там, где есть смерть - там нет Души, но там, где есть смерть - есть и жизнь, и Бог. Парадоксально, но «мертвый» никогда не поймет и не захочет даже слышать о жизни-в-смерти.
«Душа, плачущая над могилой» - вы видели когда-нибудь это аномальное явление?! Это, как не жаль, просто красивая метафора...

Вот где «святость» Души вскрывает свою истинную суть, вот где проходят ее корни.
Извращенное понятие чистоты.
«Грязь» и «Я».
«Я» - светлый, самодостаточный, полноценный, и «после меня - хоть потоп».
Вот где приходит безбожие. Вот где Душа оставляет Бога, отрекается от него. Отсюда они и не развиваются, ибо только Бог есть возможность и потенция.
И только здесь всё растет.
Удивительно.
«Душа» более всего ущербна.

Вот отчего «живые» называются «живыми», а «мертвые» - «мертвыми». И вот отчего мое призвание - любить «мертвых», а не «живых».

P.S. Этот отрывок был написан в 1999 году, а сейчас, в августе 2000-го (книга «Ниже травы» была закончена в 2000 году - прим. автора), мне опять-таки «совершенно случайно» попался на глаза отрывок из одной, давно прочитанной и давно забытой книги.
На титульном листе - Э. Баркер - медиум-автоматист, но, как вы понимаете, истинный автор книги - совсем другой человек, работающий с Баркер, - бывший юрист, судья Дэвид П. Хотч. Это его послания с ТС были записаны Баркер путем автоматического письма, и они составили содержание книги.
Отрывок, о котором я говорю и который приводится ниже, назван автором «Та вещь, которую нужно забыть» (Письмо 16). Этот отрывок, на мой взгляд, живо и полно иллюстрирует и то, что было прочитано вами выше, и вообще всю основную мысль данной книги. У этой основной мысли - два лица: психологические коллизии Души и судьбы Тела.
Это о них пишут Хотч-Баркер. О них, о них!
Итак, цитирую:
«Мне хотелось бы сказать слово тем, кто приближается к смерти. Мне хотелось бы просить их забыть, как можно скорее, о своих физических телах после той перемены, которую они зовут смертью.
О, это ужасное любопытство, заставляющее смотреть на ТУ ВЕЩЬ, которую мы принимали когда-то за себя! Оно возвращается от времени до времени с такой силой, что заставляет нас действовать как бы против воли и притягивает нас к ней, к этой вещи. Некоторыми оно завладевает подобно страшной одержимости, и они не могут освободиться от нее, пока остается малейший остаток плоти на тех костях, которые служили для них когда-то поддержкой.
Скажите им, чтобы они отбросили от себя всякую мысль о своем теле и переходили бы свободными в новую жизнь. Смотреть назад в прошлое бывает иногда полезно, но только не на эти разлагающиеся остатки прошлого.
... Видеть в гробу возможно потому, что тело, которое мы носим теперь, светится в темных местах и в состоянии проникать через плотную материю. Я сам это делал, но решил никогда не возвращаться и не смотреть на ЭТО.
Я не хочу потрясать или огорчать вас - я хочу дать вам предупреждение. Это зрелище очень печальное, и возможно, что от многих душ, только что перешедших сюда, оттого и веет такой печалью. Они снова и снова возвращаются к тому месту, которого они не должны бы посещать (...).
Скажите им, чтобы они не делали этого (...).
Потрясение, которое испытываешь при первом посещении, повторяется снова и снова, ибо эта вещь становится всё менее похожа на то, чем мы представляли себя при жизни (...).
Очень возможно, что у тех, которые переходят сюда в детском возрасте, меньше этого вредного влечения, чем у нас.
Нам следовало бы помнить во время земной жизни, что эта наша внешняя форма - вовсе не мы сами, и тогда мы не придавали бы ей такого преувеличенного значения».

XX ВЕК

...И когда был изобретен еще автомобиль,
они все поехали на автомобиле. Полная культура.
В. Розанов «Мимолетное»

Век двадцатый.
Детство, заря трагедийного человечества.
Как знал Бог, как указывал в своих предсказаниях и пророчествах, как возглашал на весь свет, - предтрагедийный, невинный свет, - в судорогах и конвульсиях предкатаклизматического скрытого временного пространства, и как отчетливо и легко читаются проступившие теперь знаки.
Но - поздно.
И никто не вникал, не внял, но их слышали и зрели все: дети и собаки, рыбаки и мухи, старики и деревья, и всё живое и сущее.
И нам, детям двадцатого века, никогда не искупить вины и не простить себе того, что были слишком глухи и слепы к гласу Бога, пророчащему...
(А мы читали...)
Прозрели бы - не сбылось.

А вы знаете, что - НА
А вы знаете, что - НЕ
А вы знаете, что - БЕ

Что НА-НЕ-БЕ вместо Солнца
Скоро будет КОЛЕСО...

И у нас отныне и навеки уже по-другому не будет
никогда,
никогда.

ДВЕ ДОРОГИ

I

Дорога.
Дом у дороги.
Дождь, подошедший к дому у дороги.
В понимании дождя, дохождение - есть тот же шаг, как водится издавна: сверху вниз и сразу везде, - равномерное движение, дробление, деление... Всеобъемлющий и всюдупроникающий, длинный и долгий, один-единственный шаг, но без конца и края, в каждой точке занимаемого пространства.
Дождь часто подходит к дому у дороги, останавливается и подолгу ждет.
Дождь и сам давно поверил в то, что не знает тому причин... Их никто не знает.
Порой в долгие и тоскливые часы ожидания он разглядывает странные декорации, досконально изучая в них каждую деталь. Или деловито смывает появившиеся в его отсутствие пылинки с деревянных дверей и тогда, к его удивлению и восторгу, под ними проступают две (он говорит «двуединые») двуликие даты, иногда - надписи, даже лица...
Бывает так, что одиночество дождя нарушают эффектно демонические демонстрации, и он покорно выслушивает их диалоги, дрожа всем телом, хотя слова всегда одни и те же -день ото дня...
В этих двусмысленных драмах его внимание привлекает лишь одно - поведение детей. Он часто наблюдает за ними, часто приходящими, и отмечает в своем дневнике: «Это не дети - они слишком много думают». Иногда к этому он добавляет: «Дети только дышат, не играют, становятся глупыми и скучными».
Да, дождь любит бродить в дремлющем мире Дороги Никуда, но даже он не знает, что была она когда-то дерзостней и шире, мощный асфальт продольным беспределом обусловливал ее движение, дубравы и дебри дремучей древней оградой простирались вдоль ее русла, дабы досрочно преградить и отрезать все пути и направления, кроме одного и единственно данного - вперед.

«Так не бывает, - думал человек. - Все дороги ведут куда-то и куда-то непременно приводят. А дорог без конца не бывает, потому что всему есть предел».
«Конечно, - думала дорога. - Но предел вдали, а даль - там, откуда возвращаться уже нет смысла».
«И всё же, - думал человек, - быть может, она бесконечна, это дорога? Быть может, нет у нее границ, и ведет она из ниоткуда в бездну? Нигде не начинается, нигде не заканчивается - какая скучная, пустая трата времени - жить...»
«Конечно, - думала дорога, начинаясь и заканчиваясь везде, - но жизнь дороги - есть ее движение. Быть может, она всё-таки бессмертна? Всякое бывает».
«Конечно», - подумал человек.
«Конечно», - подумала дорога.
«В бездну, - подумал человек. - В ту пустоту, где нет никакого дна и где нас ожидает дождь. Бездонность. Вечность... Лететь вниз и вдруг понять, что конца не будет. И умереть от этой мысли, не достигнув дна, прямо на лету... Всякое бывает. Но лететь тихо - значит упасть».
«Лететь тихо - значит упасть».
«Упасть в воздух», - подумал человек.
«Конечно», - подумала дорога.
- Посмотрим, - сказал человек. - Но как все же хотелось бы узнать, куда ты уходишь и уводишь!...
- Вникуда, - сказала дорога. - И быстро.

... С того мгновения прошло уже много лет.
Каждый, кто видел их теперь, знает, о чем они молчат и как они это умеют, беда в другом: никто теперь не знает точно, и не догадывается даже, о чем думает Дорога Никуда. И думает ли вообще? Жизнь дороги - есть ее движение. От себя добавлю: движение вперед. Ни шаг дождя - вертикально, равномерно и сразу везде, повсеместно сверху вниз, в каждой точке занимаемого пространства, - нет! Ни движение страшных задумчивых детей - дыхание, редкий громкий шелест платьев, - нет!
Движение прекратилось. Прекратилась и жизнь.
Остановилась и ждет.
О, как всё изменилось за эти годы!
Кусочки металла, застывшие островки асфальта - осколки памяти, она бредит ею. Дремучие дебри, дубравы, ссохшиеся в два-три дремлющих мирно бесформенных дерева. Даль, собравшаяся в точку.
Она и сама изменилась: дорога - дорожка - тропинка...
Но тропинка все еще манит и уводит куда-то!.. (Вы только подумайте!)
Поразительно...

II

Еще одна дорога.
На ней - светло-серый (кирпичный), темно-красный, почти бурый (каменный), сине-зеленый (железный) и, дальше, длинный, долгий, желтый...
Длинный-длинный. Долгий-долгий. Желтый-желтый.
Он. Дорога. Первое, что видишь издали и чему говоришь: «Наконец-то... Здравствуй!». Последнее, что еще улавливает глаз на последнем повороте (а сколько их было, этих поворотов, остановок и глаз, готовых превысить самое себя, стремящихся вобрать и вбирающих в точку зрачка все глубины, пространства, расстояния, когда с каждым удаляющимся шагом, постепенно, одно за другим, медленно и неотвратимо, исчезает видение, обращаясь в зрительную память, а наяву остается лишь одно: длинное-длинное, долгое-долгое, желтое-желтое...), при последнем обороте головы, последним взглядом... Еще один шаг... «Всё. Всё кончено. Не сойти бы с ума!..».
Непередаваемым, безукоризненным, совершенным образом, как всё здесь, - дорога, поставленная на ребро в плоскости геометрической фантазии. Дорога, по отношению к которой можно быть только рядом, идти - только возле, по которой идти - невозможно, зато как просто, как не страшно, как удивительно естественно лечь, лишь оперевшись спиной и прислонив голову, и лежать так в любое время суток на глаза у всех (ибо для «всех» дорога - «забор», «стена») - как удобно!
Дорога моих снов. Желтая дорога, ведущая из Мира в Дом. Из всего мира, отовсюду, из любой точки планеты, планет, Вселенной, Галактики - в единственный Дом, который есть - Центр Мироздания.
Эту дорогу, всё, что сопутствует ей и встречается на ее пути, всё, к чему она ведет и приводит, я люблю так же, как люди любят дом своего детства, двор своего детства, уютный двор, в котором играли в мяч, - прекрасная светлая грусть, счастливая грусть: было! было прекрасно! было, и, может быть, где-нибудь еще есть, существует! - но... «можно ли вернуться в дом, который срыт?» - тоска-зарез: было и прошло... было, но больше не будет никогда... будет что-то другое, возможно, роднее и ближе, может быть, но этого, этого уже не будет никогда...

... Желтую дорогу, ее сущность и внешность, и весь Центр Мироздания, я люблю больше, чем мяч. Больше, чем свой двор детства. Больше, чем свой дом детства. Больше, чем свой дом. Люблю бесконечно и навеки. Аминь.

«...Человек способен на великие дела; вот почему следует желать, чтобы он изменил человеческую природу и превратил ее дисгармонии в гармонии. Одна только воля человека может достичь этого идеала...».

Вы так долго этого ждали, так долго мечтали об этом, милый материалист!.. Удивительно ли, что спустя столетие, я, лежа на Желтой Дороге, на виду у всех, воплощаю Ваши мечты в реальность: последнюю «дисгармонию человеческой природы», крайнюю дисгармонию, самую мучительную, ибо самую непоправимую, самую обреченную из всех, я превращаю (не я - природа, я лишь наблюдаю за ее волшебством, обретая гармонию сознания) в бесконечно изящную, совершенную, непередаваемо естественную и абсолютно реальную гармонию.
Вопреки всему, эта гармония и есть жизнь (таинство).
Этим и живу.
Не символично ли, что всё создалось и свершилось на улице, названной Вашим именем?!
И если что-либо случится со мной, исчезну ли я, пропаду ли, потеряю ли рассудок и способность воспринимать окружающую действительность (сумасшествие), - ищи меня там, где Желтая Дорога поставлена на ребро в плоскости геометрической фантазии, где мир изящных совершенных гармоний, не знающих себе равных, где по утрам в туманном облаке бродит вечный, мерцающий тихим светом, убеленный звездной пылью, всегда и во всем - белый старец, Бог, глядящий мимо... Там, где Душа моего тела и Тело моей души (простите за вульгарную формулу)...

«...Смерть может огорчить нас, только если рассматривать ее как отталкивающее небытие. Наоборот, признание ее видоизменением жизни устранит наш страх и почти заставит нас любить ее...».

Что ж, в Вашу честь. Илья Ильич Мечников.

Окончание книги в следующем выпуске альманаха

 
 

Под редакцией Андрея Травина. Восьмой год издания.

Назад На главную Далее thinbarf.GIF
bline11.GIF (141 bytes) bline51.GIF (194 bytes)

© 1997-2006 Андрей Травин.